Один из всадников обратил на нее внимание и, приподняв пику, сделал ей знак отойти. Мария остановилась и, склонившись, заглянула под брюхо лошади. Тут-то она и увидела своего сына — стоя на коленях, он укреплял крест камнями.

— Дитя мое, Иисус! — воскликнула она.

Этот душераздирающий материнский крик был таким пронзительным, что заглушил гомон людей, ржание лошадей и лай голодных собак. Сын обернулся и увидел свою мать. Лицо его потемнело, и он с еще большим ожесточением продолжил работу.

Палачи уже подтянули зелота на крест и теперь привязывали его к перекладине, чтобы он не соскользнул вниз. Затем взяли гвозди и начали приколачивать его руки. Тяжелые капли жаркой крови упали на лицо Иисуса. Уронив кирку, он в ужасе отступил назад и, пятясь за спины стражников, вдруг оказался рядом с матерью человека, который должен был сейчас умереть. Вся его кровь прилила к рукам, вены набухли, грозя разорваться, а ладони горели от такой нестерпимой боли, словно в них тоже были вбиты гвозди.

— Иисус, дитя мое! — снова прозвенел голос его матери.

Дикий, нечеловеческий крик сорвался с креста:

— Адонай!

Кто это кричал? Весь народ? Или сама земля? Нет, то был человек на кресте, когда в него вколотили первый гвоздь. Вопли и стенания затопили все вокруг — теперь кричали уже все, словно слившись в одном теле на кресте. Кровь лилась, брызжа во все стороны. Большая горячая соленая капля упала на губы Иисуса. Он покачнулся, но Мария успела подбежать и прижать его к себе.

— Мальчик мой… Иисус… — прошептала она.

Глаза его были закрыты. Невыносимая боль пронзила руки, ноги и сердце.

Старуха, не шелохнувшись, взирала на агонию своего пригвожденного сына. Закусив губы, она молчала, пока не услышала за спиной голос матери Иисуса. Гнев обуял ее сердце, и она обернулась. Вот он, этот отступник, сделавший крест для ее сына, а вот — мать, выносившая его в своем чреве. Почему он, предатель, почему он остается жить, когда ее сын кричит и извивается на кресте? Она подошла ближе к сыну плотника и простерла над ним руки. Он поднял глаза и увидел ее — она была бледна и беспомощна. Иисус опустил голову.

— Я проклинаю тебя, — хрипло произнесла она. — Я проклинаю тебя, сын плотника! Да будешь ты распят так же, как сейчас распинаешь другого! И тебе, Мария, я желаю пережить такую же боль, какую я переживаю сейчас!

Вымолвив это, она отвернулась и вновь устремила взор на своего сына. У подножия креста стояла Магдалина, обняв ноги зелота, руки и волосы ее были залиты кровью, а из горла вырывались хриплые звуки погребальной песни.

Палачи делили одежду распятого, решая с помощью игральных костей, кому что достанется. Оставшуюся головную повязку, залитую кровью, они решили отдать Иисусу.

— Оставим ее сыну плотника. Бедняга, он тоже неплохо потрудился.

Они нашли его сидящим на солнце. Его била дрожь.

— Это твоя доля, плотник, — крикнул один из них, бросая повязку. — Желаю, чтобы это распятие было не последним! — Вплоть до твоего собственного, плотник! — рассмеялся другой и небрежно похлопал его по плечу.

ГЛАВА 5

— Пойдемте, дети мои! — воскликнул старый раввин, распахивая свои объятия, словно желая собрать в них всю свою отчаявшуюся паству. — Идемте! Я должен открыть вам одну тайну. Мужайтесь!

Люди бросились бегом по узким улицам — сзади наседали всадники. Женщины кричали и захлопывали двери своих домов, чувствуя, что этот день еще не насытился кровью. Старый раввин дважды падал на ходу, поднимался и отхаркивал кровавые сгустки, пока Иуда и Варавва не подхватили его на руки. Люди в панике бежали к синагоге. Набившись до отказа внутрь и заполнив двор, они задвинули засов на воротах.

Теперь все с нетерпением смотрели на раввина. Какую тайну раскроет им старик, чтобы укрепить их сердца в этот горестный час? Уже многие годы несчастье следовало за несчастьем, распятие за распятием. То и дело появлялись Божьи посланцы из Иерусалима, с Иордана, из пустыни, они спускались с гор в рубище и босые — и все они были распяты.

Гул недовольства прокатился по толпе. Пальмовые ветви, украшавшие стены, священные свитки с возвышенными словами — «избранный народ», «Обетованная земля», «Царство Божие», «Мессия» — все это больше не могло привнести мир в их сердца. Слишком долго питаемые надежды выливались в отчаяние. Бог не торопился, зато человеку было куда спешить — и человеческое терпение уже иссякало. И воплощенные в настенной росписи синагоги мечты уже не в силах были обмануть людей. Когда-то стены расписал сам раввин.

Однажды, когда он читал письма пророка Иезекииля, на него снизошло божественное «видение» — раввин вскочил, принялся кричать, рыдать, плясать, но оно не покидало его. Слова пророка вошли в его душу. И чтобы найти выход этому наваждению, он взял кисти и краски, заперся и в божественном экстазе расписал стены видениями пророка: безбрежная пустыня, черепа и кости, человеческие скелеты, а наверху — как раскаленное железо, огромное красное небо. Протянувшаяся с неба гигантская рука держала Иезекииля в воздухе. Роспись шла и по другой стене. Здесь Иезекииль стоял на коленях среди костей, его уста зеленого цвета были широко раскрыты, и из них струилась лента, на которой было запечатлено красным: «Народ Израиля, народ Израиля, Мессия пришел!» Оскалив зубы, поднимались черепа, покрытые тленом, сочленялись разрозненные кости, а протянувшаяся с небес гигантская рука держала на своей ладони новый Иерусалим — свежеотстроенный, ярко освещенный, блистающий рубинами и изумрудами.

Люди глядели на эту живопись и в сомнении качали головами.

— Что вы там бормочете? — гневно воскликнул раввин. — Вы не верите в Бога наших отцов? Сегодня распят еще один человек — значит, Спаситель еще на один шаг ближе к нам. Вот что означает это распятие, маловерные!

Он схватил с кафедры свиток и резко развернул его. Через открытое окно в синагогу ворвалось солнце, с неба спустился жаворонок и уселся на крышу соседнего дома, словно тоже вознамерившись послушать. И из больной старой груди раввина вырвался торжествующий победный вопль:

— Трубите победу в Сионе! Радостные вести несите в Иерусалим! Ликуйте! Яхве пришел к своему народу! Вставай, Иерусалим! Гляди! С запада и востока Господь сзывает твоих сыновей! Горы сравнялись с землей, деревья разливают аромат своих цветов! Счастье пришло к народу Израиля отныне и во веки веков!

— Когда? Когда? — закричали из толпы. Все обернулись на голос. — Когда, рабби [8] , когда? — повторил сморщенный, как сушеная смоква, худой старик, вставший на цыпочки, чтобы его заметили.

Раввин гневно скрутил свиток.

— Ты так торопишься, Манассия?

— Да, — ответил старик, и слезы побежали по его лицу. — У меня не осталось времени, я скоро умру.

Раввин протянул руку и указал на картину.

— Гляди, Манассия! Ты воскреснешь!

— Говорю тебе — я стар и слеп. Я ничего не вижу.

Но тут вмешался Петр. День подходил к концу; по ночам Петр выходил за рыбой на озеро, и теперь надо было поспешать.

— Рабби, — промолвил он, — ты обещал раскрыть нам тайну; чтобы успокоить наши души. Что это за тайна?

Затаив дыхание, все столпились вокруг старого раввина. Даже со двора, кто смог, протиснулись в синагогу, где стояла страшная жара, пропитанная тяжелым запахом людского пота.

Чтобы не задохнуться, старому раввину пришлось взобраться повыше на кафедру.

— Дети мои, — начал он, утирая пот, — с нас довольно распятий. Моя черная борода давно уже поседела, из седой она стала белой, мои зубы повыпали. То, что выкрикнул сегодня старый Манассия, рвется из моей груди уже много лет: сколько еще ждать, Господи? Сколько же? Неужели я умру, не увидев Мессию? Много раз я задавал этот вопрос, и однажды ночью свершилось чудо: Господь ответил мне… Нет, это не было чудом. Господь всегда отвечает, когда мы спрашиваем Его, это мы глухи и зачастую не слышим Его ответов. В ту ночь я услышал, и это-то и было чудом!