— Я ничего не видела… ничего… ничего… Да и к чему мне ангелы, Саломея? Я хочу, чтобы у него были дети и внуки, чтобы они окружали его, а не ангелы!

Но в глазах старой Саломеи стояло чудесное видение. Дотронувшись до груди Марии, она зашептала, словно делясь с ней страшной тайной:

— Благословенна ты, Мария, благословен и плод твоего чрева.

Но Мария безутешно качала головой и плакала.

Разъяренные бродяги тем временем окружили Иисуса. Они выкрикивали угрозы, стучали по земле посохами и размахивали пустыми корзинами.

— Смерть богатым! Ты хорошо сказал, сын Марии! Смерть богатым! — кричали они. — Веди нас, и мы сожжем Зеведеев дом!

— Нет, не будем его жечь, — возражали другие. — Ворвемся внутрь и поделим между собой его зерно, масло, вино и сундуки, полные богатых одежд… Смерть богатым!

— Я не говорил этого! — в отчаянии взмахнул руками Иисус. — Я не говорил этого! Я говорил: «Братья, любовь!»

Но бедняки обезумели и оглохли от голода.

— Прав Андрей, — вопили они. — Сначала огонь и топор, а потом любовь!

Стоя рядом с Иисусом, Андрей слышал эти крики, но голова его была опущена, и он молчал. «Когда говорил мой учитель в пустыне, — подумал он, — слова его падали на головы людей как камни, сминая их. Этот человек, стоящий рядом, делит слова между людьми, словно хлеб… Кто из них был прав? Какой путь ведет к спасению — сила или любовь?»

Пока Андрей прикидывал, что к чему, он почувствовал, что ему на голову опустились две ладони — это Иисус подошел к нему и мягко коснулся. Пальцы его были такими длинными и мягкими, что казались уже ангельскими. Они обхватили голову Андрея, и тот не сопротивлялся. Он чувствовал, как раскрываются швы его черепа и внутрь вливается неизъяснимо сладостный поток, как он омывает его мозг, стекая в рот, к сердцу, чреслам и, растекаясь, доходит до подошв. И вся душа его возликовала, словно засохшее дерево, впитавшее влагу. Он молчал. О, если бы эти руки всегда оставались над ним! Наконец, после стольких лет борьбы он ощутил покой и душевный мир.

Чуть в стороне беседовали Филипп и простак Нафанаил — два неразлучных друга.

— Он мне нравится, — сказал долговязый сапожник. — Его голос сладок, как мед. Поверишь ли, у меня даже слюнки потекли, пока я его слушал.

— А мне не нравится, — возразил пастух. — Он говорит одно, а делает другое. Восклицает «Любовь! Любовь!» — а сам делает кресты и распинает.

— Говорю тебе, Филипп, это дело прошлое. Ему нужно было пережить это. Теперь он ступил на путь Господа.

— Мне нужны поступки, — настаивал Филипп. — Вот на моих овец напал мор. Пусть сходит и благословит их. Если они исцелятся, я поверю ему. А если нет, пусть идет, сам знаешь куда. Что ты качаешь головой? Если он хочет спасти мир, пусть начнет с моих овец.

Опустившаяся ночь, словно плащаницей, накрыла озеро, виноградники и людей. На востоке зажглась алая звезда, будто капля вина над пустыней.

Внезапно Иисус почувствовал, как он устал и проголодался. Ему захотелось остаться одному. Люди постепенно тоже возвращались мыслями к своим заботам, вспоминая о предстоящей дороге домой и о ждущих дома малышах. Каждодневные заботы нахлынули снова. Словно вспышка молнии отвлекла их на мгновение, но погасла, и они снова вернулись в обычный круговорот дел. По одному и парами, украдкой, будто предатели, они уходили и исчезали в темноте.

Охваченный грустью, Иисус лег на древний мрамор. Никто не протянул ему руки на прощанье, никто не спросил, не голоден ли он, есть ли где ему переночевать. Он лежал вниз лицом и слушал удалявшиеся шаги — все дальше, дальше, пока они не замерли в отдалении. Наконец наступила полная тишина. Он поднял голову — никого. Он огляделся — темнота. Люди ушли. Лишь звезды сияли над его головой, и внутри него затаились голод и страх. Куда ему идти? В какую дверь постучать? Он снова свернулся на остывающем камне, горечь и обида нахлынули на него. «Даже у лис есть норы, — подумал он, — а у меня нет». Он закрыл глаза. Стемнело и похолодало, его стала бить дрожь.

Внезапно до него донеслись стон и сдержанные рыдания. Он открыл глаза и различил в темноте женщину, которая ползла к нему на коленях. Добравшись, она распустила волосы и принялась обтирать ему ноги, которые были безжалостно изранены камнями. Он узнал ее.

— Мария, сестра моя, — промолвил он, опуская руку на ее голову, — Мария, сестра моя, возвращайся домой и не греши больше.

— Иисус, брат мой, — ответила она, целуя ему ноги, — позволь мне следовать за тобой, пока я не умру. Теперь я поняла, что такое любовь.

— Возвращайся домой, — повторил Иисус. — Я позову тебя, когда придет час.

— Я хочу умереть за тебя.

— Не спеши, Магдалина. Час наступит, он еще не пришел. Я позову тебя, когда он наступит. А сейчас иди.

Она хотела возразить, но он сказал на сей раз уже тверже:

— Иди!

Магдалина встала и молча пошла вниз. Ее легкие шаги быстро замерли, и лишь благоухание ее тела некоторое время еще сохранялось вокруг, пока и оно не растаяло в воздухе.

Теперь сын Марии остался совсем один. Лишь Господь взирал на него темным ночным небом, усыпанным звездами. Иисус замер, словно надеясь услышать Его голос из звездного мрака. Ни звука. Он хотел спросить Невидимого: «Господи, доволен ли Ты мною?» — но не осмеливался. Обрушившаяся тишина пугала его. «Конечно, Он недоволен мной, — внезапно вздрогнув, подумал Иисус. — Но разве я виноват, Господи? Ведь Ты знаешь, сколько раз я повторял Тебе, что не умею говорить! Но Ты, то смеясь, то негодуя, упорно толкал меня на это. И сегодня утром в обители, когда братья заставляли меня стать настоятелем, меня, недостойного, и заперли все двери, чтобы я не сбежал, Ты открыл потайную калитку и, подняв меня за волосы, швырнул пред эту толпу. „Говори! — требовал Ты. — Час пришел!“ Но я молчал, сжав губы. Ты настаивал, но я продолжал молчать. И когда Твое терпение иссякло, Ты раскрыл мои уста. Я не раскрывал их, это Ты силой раскрыл их, умастив мои губы не горящими угольями, но медовой патокой! И я стал говорить. Сердце мое кипело, я готов был закричать: „Господь есть огнь пожирающий! (да, да, как Твой пророк Креститель!) И вы, забывшие Закон, творящие неправду, не помнящие о чести, не прячьтесь! Он грядет!“ — вот что хотел я кричать. Но Ты умастил мои уста медом, и вместо этого из них полилось: „Любовь! Любовь!“»

— О, Господи, — простонал Иисус. — Я не могу бороться с Тобой. Я сдаюсь на твою милость. Да исполнится воля Твоя! — И тут же он почувствовал, словно камень свалился с его души. Склонив голову на грудь, как птица, он закрыл глаза и заснул.

И тут же ему начал сниться сон: будто он достал из-под хитона яблоко и, разломив его, вынул семечко и посадил его в землю перед собой. Не успел он это сделать, как семя проросло, образовало ствол, раскинуло ветки, покрытые листьями и цветами, — и вот уже налились плоды — тысячи красных яблок…

Покатились камешки, и послышались шаги. Потревоженный сон рассеялся. Иисус открыл глаза и увидел перед собой чью-то фигуру. И счастливый от того, что он больше не одинок, он благодарно и безмолвно встал и потянулся к человеку.

— Ты, наверное, голоден, — опустившись перед ним на колени, промолвил пришелец, — я принес тебе хлеб, мед и рыбу.

— Кто ты, брат мой?

— Андрей, сын Ионы.

— Все меня бросили и разошлись. Я и вправду голоден. Как это ты вспомнил обо мне, брат мой, и принес мне все богатства Господа — хлеб, мед и рыбу? Мне было бы достаточно и доброго слова.

— Я принес тебе и его, — ответил Андрей, чувствуя, как темнота придает ему смелости. Иисус не видел ни его дрожащих рук, ни слез, медленно ползущих по его бледным щекам.

— Сначала слово, — промолвил Иисус, протягивая руку и улыбаясь.

— Раввуни, мой господин, — прошептал сын Ионы и, склонившись, принялся целовать его ноги.

ГЛАВА 14

Время не поле — его не измеришь шагами, и не море — его не измеришь стадиями [10] , мера ему — биение сердца человеческого. Сколько минуло с того откровения? Дни? Месяцы? Годы? Одетый во все белое, как жених, сын Марии ходил от деревни к деревне с добрым словом на устах, от горы к горе, а то и переплывая в лодке с одного берега озера на другой, находя для всех утешение и радость. И земля была его нареченной — все расцветало, куда бы он ни ступил. Стоило ему взглянуть на деревья, и они покрывались цветами. Стоило войти в лодку — начинал дуть попутный ветер. Люди внимали ему, и у них вырастали крылья. И сколько бы это ни длилось, повсюду был Бог — под каждым камнем, за каждой дверью, в любых глазах — друзей и врагов — Господь улыбался оттуда из самой глубины зрачков. Фарисеи негодующе качали головами.